Читать книгу "Из жизни карамели  - Виктория Платова"

– Петергоф, – подсказал Рыба.

– Точно. Петергоф! А говоришь, что не в курсах… Посуду кокнули – раз. Пугачиху петь не пригласили, и она обиделась смертельно – два. Ракеты в воздух запускали и полдворца вынесли на хрен – три. А еще – культурная столица!.. Стыдобища!

– Наташ! Сколько тебя ждать-то? – снова проклюнулась подсобка.

– «Наташ, ссы на карандаш», – передразнила «зови меня Натальей, не ошибешься». – Вот ведь припекло!.. А ты в гостинице остановился или где?

– На квартире… Здесь, неподалеку.

– И сколько за квартиру платишь?

– Пока не знаю. Расчет в следующем месяце.

– Что ж ты сразу не выяснил, культурная столица? Такие вещи на самотек пускать нельзя, а то у нас со столичных шкуру дерут почище, чем с давешней собаки. Знаешь что? Мужнина племянница тоже квартиру собралась сдавать – может, у нее поселишься?

– Это которая в Питере, на проспекте Стачек живет?

– Это которая другая. Нынешнего моего мужика, а он третий по счету… Это которая из Салехарда никуда не выезжала и осталась человеком. Она и возьмет недорого, а я уж за этим прослежу по-родственному, не сомневайся.

– Да я уже здесь договорился. Не стоит беспокойства, хотя спасибо, конечно.

– Ну, мое дело предложить… Точно не надо ничего?

– Две бутылки водки надо.

– А на закусь что?

– По вашему усмотрению…

– Может, сразу три возьмешь? Чтобы потом не бегать догоняться…

– Нет, – твердо заявил Рыба. – Двух будет вполне достаточно.

Пока «зови меня Натальей, не ошибешься» подбирала к водке достойный продуктовый аккомпанемент (капуста квашеная, огурцы бочковые, норвежская сельдь, французские корнишоны, сырик-колбаска, кирпич ржаного хлеба и двести грамм строганины в качестве бонуса), Рыба-Молот продолжил размышления об этимологии слова «мандалэйла». Продвинутые Палкина с Чумаченкой нашли бы здесь парафраз на тему персидской романтической легенды «Лейла и Меджнун», но вряд ли продавщица из приполярного Салехарда когда-нибудь слыхала о ней. Она могла слыхать о струнном щипковом инструменте мандолина, что тоже было созвучно «мандалэйле», – это да. Сама же продавщица больше походила на гитару: все в ней было фигурно, плавно и округло, ни одной резкой линии. В отличие от расклешенных глаз Рыбы-Молота, глаза продавщицы были почти вплотную сведены к переносице, губы завязаны на винтажный бантик, а на щеках играл природный свекольный румянец. Рыба почему-то решил, что ноги у «зови меня Натальей, не ошибешься» кривые, с сильными легкоатлетическими икрами и относительно тонкими щиколотками. И что она держит весь дом в ежовых рукавицах. И сама определяет, пить ли мужу на наспех склепанный праздник Дня примирения и согласия или все же дождаться старорежимного, давно почившего в бозе, но такого понятного Дня седьмого ноября-красный день календаря. А дети продавщицы…

Бедные дети! Хорошо еще, если у нее сын. А если дочь или две дочери? Им-то она наверняка жрет плешь относительно племянницы, которая не осталась в Салехарде, а перебралась в столичный Питер и сочинила себе трехкомнатную сказку на проспекте Стачек. И вам тоже свезет, – увещевает дочерей «зови меня Наталья, не ошибешься», – если не будете мандалэйлами!

…Расплатившись за водку с закусью, Рыба-Молот вернулся к Николаше, после чего начался форменный алкогольный содом с гоморрой. Воспоминания о нем отдавались весь последующий период пребывания в Салехарде спонтанными и бьющими прямо в виски приступами стыда. И сколько ни анализировал впоследствии тот вечер Рыба, он так и не смог понять, как на него, человека малопьющего, нашло вдруг такое помрачение.

Во всем был виноват Николаша. Вернее, злые ненецкие духи нгылека, использовавшие крохотное тельце депутата Городской думы в качестве штаб-квартиры. Очередная вылазка из нее произошла незаметно для посторонних глаз, где-то после третьей рюмки, когда выпили за приезд вкупе с Питером, за начало сотрудничества вкупе с Салехардом, а также за мужскую солидарность вкупе с партией власти. Рыбу-Молота удивило такое оперативное совмещение тостов, на что Николаша ответил вполне здраво:

– Тостов много, а водки мало. А теперь выпьем на брудершафт и за отсутствующих здесь дам, чтоб им пусто было!

– Так мы вроде уже давно на «ты». Или нет?

– Закрепим документально!..

– Ага, понял. Только вот женщин я бы все-таки выделил в автономный тост.

– Ты думаешь? – Наполненная рюмка застыла у рта Николаши. – Не. Много чести им будет. Пусть вообще спасибо скажут, что мы за них пьем…

– Ты не прав, Николаша.

– Депутат от партии власти всегда прав!

Черт дернул Николашу вспомнить о своем депутатстве и черт дернул Рыбу-Молота неадекватно отреагировать на это. Нет, Рыба не стал поливать грязью руководящую и направляющую нынешней России – он просто сказал:

– Что же ты за свою партию отдельно не выпил? Свалил все в кучу. Вот и получилась она у тебя с маленькой буквы. Уж извини за прямоту.

– Как это «с маленькой»? – оторопел Николаша и вместо водки сунул в пасть французский корнишон.

– А вот так. С ма-алюсенькой. – Большим и указательным пальцами Рыба-Молот точно воспроизвел размер съеденного Николашей корнишона.

– Это намек?

– Какой же это намек? Констатация факта.

Только тут Рыба заметил, что с Николашиным лицом творится что-то неладное. И без того плоское, оно стало еще площе; сначала с его поверхности – как будто стертые невидимым ластиком – исчезли глаза. Затем настал черед носа и губ – и перед Рыбой-Молотом наконец предстало вполне себе материальное воплощение блина, коих он за свою долгую жизнь в профессии испек тысячи. Сметанки бы к нему, – подумал Рыба, – нет – лучше икорки, а то от корнишонов со строганиной и сыриком радости русскому человеку никакой… Во!! Завтра буду кормить всю эту салехардскую кодлу блинами!..

Блин между тем вспучило, и из него поперла некая, неизвестная Рыбе субстанция.

…И расстегаями, – решил вдогонку Рыба-Молот, – расстегаи – самое то. Перед расстегаями никто не устоит!

Составив прикидочное меню, он совсем успокоился и уже отстраненно стал наблюдать за метаморфозами Николашиного лица. Расстегаем оно побыло не дольше, чем блином, а выползшая субстанция оказалась не мясной и не рыбной – скорее, сакрально-мистической. Примерно так выглядело рождение континентов по версии не так давно реанимированной программы «Очевидное-невероятное», которую Рыба не смотрел по причине позднего и крайне нестабильного выхода в эфир. В горных разломах и океанских впадинах кипела еще не оформившаяся жизнь, происходила борьба видов и подвидов, синхронно отпадали какие-то хвосты, росли какие-то плавники и зубы, вытягивались и сжимались челюсти, одно чудовище пожирало другое, другое – третье, пятое и двадцать шестое. На смену морям приходили леса, на смену болотам – равнины; и вот по равнинам забегали стада животных и существа, похожие на людей. Определенно, это были люди!..